Ислам в Чечне в конце XVIII – первой половине XIX вв. Раздел 1

§1.  Деятельность шейха Мансура по укоренению  ислама в Чечне в форме суфизма накшбандийского тариката.

Исламизация вайнахов изначально осуществлялась в форме суфизма накшбандийского  тариката, наибольшее распространение которого на Северном Кавказе связано с именами Мухаммеда Ярагинского (муллы Магомета из лезгинского села Яраг), шейха Мансура, имама Шамиля.

Суфийский тарикат  накшбандийа стал по существу идеологической базой  кавказского мюридизма, движения горских народов под руководством имама Шамиля.

Духовным отцом тариката, первым  в силсила – «цепи духовной преемственности» признан ходжа из Бухары Юсуф ал-Хамадани (умер в 1140 году), который  передал свои знания будущему создателю школы ходжаган ал-Гидждувани.  В обществе дервишей школы ходжаган обучался правилам их мистического пути сын бухарского чеканщика (накшбанда) Бахааддин Мухаммад, широко известный как шейх Накшбанд – один из видных представителей среднеазиатского суфизма в XIV в. Своим названием Тасаввуф накшбандийа (суфизм накшбандийского толка) братство дервишей накшбандийа обязано пятому в цепи руководителей накшбандийа – Бахааддину Накшбанду (1318-1389 гг.), заложившему организационные основы этого тариката.

Накшбандийа представляет собой одно из двенадцати основополагающих (материнских) братств строго суннитских воззрений, духовно восходящее к так называемой «золотой цепи»  (силсилат аз захаб). Это означает, что накшбандийское братство генеалогически соединено с самим Пророком – духовно.

Бахаааддин  Накшбанд считал, что каждый суфий должен строго следовать Сунне Пророка и его сподвижников и выполнять все предписания шариата. Главное в накшбандийском тарикате – поиск истины как слияние с Богом. Шейх Накшбанд исходил из того, что духовно-нравственная чистота, бескорыстие, скромность и аскетизм земной жизни, отшельничество (пребывание в обители) и отказ от общения с властью создают необходимые условия для поиска истины.

Он категорически отвергал показную религиозность и обрядность: публичные радения (сама`), привлекавшие людей танцами и музыкой, а также громкий (джахр) зикр. Бахааддин  Накшбанд проповедовал поиск истины и тихий (хафийа) зикр, в том числе коллективный.

Важным постулатом учения Бахааддина  Накшбанда было его особое толкование силсилат ал-барака («цепи благодати»), то есть передачи святости от основателя братства  к его фактическому руководителю,  а также мушахада («видение патрона во время медитации»). Он отвергал и то, и другое: барака даруется любому мюриду и шейху непосредственно Богом; во время медитации мюрид должен взирать не на шейха, а в глубину своего сердца. «Выбей, вырежи  в своем сердце поминание имени Божьего»[1] и смотри в свое сердце, чтобы удостовериться, что в сердце нет ничего, кроме Бога.

Оппонируя в этих вопросах высшему суфийскому духовенству, Бахаадин Накшбанд вставал на сторону рядовых мюридов-мистиков, что делало его популярным в народе. Накшбандийа получил широкое распространение в мире, функционируя с XV в. до наших дней на огромной территории от Каира  и Боснии до Ганьсу и Суматры и от Поволжья и Северного Кавказа до Индии и Хиджаза.

Получив широкое распространение в мире, братство накшбандийа  ревниво сохраняло свои доктринальные  принципы и основные обряды,

но при  этом, дало несколько мощных ветвей, которые в новых условиях породили самостоятельные братства. Единственный постулат накшбандийа, который претерпевал изменения в разных регионах и в разное время – это отношение к властям. После смерти Бахааддина, наибольшего влияния накшбандийа достиг в правление ходжи Убайдаллаха Ахрара (1404-1490), который, желая  защитить городское население Самарканда и Карши (Узбекистан) от тюркских кочевых племен, внес в учение накшбандийа принципиально новое  положение об отношении к властям:  «Чтобы исполнять свою духовную миссию в мире, необходимо привлечение  политической власти»[2]. Именно со времен Ходжи Ахрара за братством накшбандийа закрепилось как неотъемлемое его качество – политическая активность, стремление вступать в общение с властями, чтобы «завоевав их души», влиять на их политику в отношении народа.

На Северном Кавказе получила развитие иная ветвь этого суфийского тариката – накшбандийа-халидийа, основателем которой был курдский шейх Маулана Халида аль-Багдади (умер в 1821 году).

Накшбандийа — халидийа, проникшее на Северный Кавказ в первой половине XIХ в., могло укорениться здесь только в активно-политизированном варианте. «Политически ориентированное, призывавшее мусульман сражаться против социальной несправедливости, исходящей от собственных угнетателей и колонизаторов, оно претерпевает соответствующую трансформацию, что отличает его от своей первоначальной мистической основы, связанной  с именем бухарского суфия Баха ад-дина Накшбанди (1318-1389)»[3].

Тасаввуф накшбандийа стал активно распространяться в странах

Востока именно в тот исторический период, когда вайнахские общины объективно и субъективно «созрели» для восприятия ислама – в XV в. В распространении этого тариката в конце XVIII- первой половине XIХ в. большую роль сыграли дагестанские улемы и, прежде всего, Мухаммед Ярагинский и Джамаледдин Казикумухский, школу которых прошли все мусульманские лидеры Северного Кавказа. Из чеченцев наиболее ярким  был шейх Мансур. «Мансур был первым накшбандийским лидером, который проповедовал священную войну в Чечне и Дагестане  и не оставил преемника», — писал  Чантел Лемерсье-Куэлгужи в статье «Суфизм на карте Азии»[4]. О принадлежности шейха Мансура к накшбандийскому тарикату  писали многие исследователи[5] суфизма на Северном Кавказе – отечественные и зарубежные. По мнению французского исламоведа А.Беннигсена, главные позиции из программы шейха Мансура (нравственное очищение, борьба против адата и газават против царских коонизаторов) «включены в религиозную доктрину имамов братства Накшбанди, известную на Кавказе в XIХ веке»[6].

Причиной Кавказской войны  была экспансионистская политика царизма: «Самодержавие пришло на Кавказ с двумя задачами: захватить для русского помещика плодородные кавказский земли  и обеспечить русскому купцу обладание торговыми путями»[7]. Война была довольно прибыльным предприятием для всех слоев русского общества:  «… результаты ограбления горских земель оказались значительны».[8]

Для эффективной борьбы с завоевателями горцам не хватало сплачивающей разноязыкие народы общей идеи  и единых принципов организации. И то, и другое предлагал ислам: исламский призыв к газавату —  священной войне с завоевателями, с «неверными» был мгновенно подхвачен горцами, которым импонировал и главный догмат ислама «равенство всех мусульман перед Аллахом». По убеждению мусульман у них есть только один властитель – единый Бог-Аллах. Последователи  мюридизма считали, что мусульманин не может быть чьим-то рабом и не должен никому платить подати. Эти исламские принципы находили сочувствие  и поддержку у большинства горцев, изнемогавших под двойным (феодальным и колониальным) гнетом. «На Кавказе ничего не могло быть популярнее этого предписания ислама (газавата — войны с колонизаторами – С.-Х.Н.), и вот почему мюридизм так быстро принял здесь громадные размеры, каких не имел нигде, и получил важное значение»[9], — писал  Н. Добролюбов.

Политизация ислама на Северном Кавказе означала, что произошло слияние исламской идеологии  с социально-политическими (антифеодальными) и военно-политическими (национально-освободительными) устремлениями горских народов, прежде всего чеченского и дагестанского. Естественно, востребованными в таких исторических условиях стали горские лидеры, поднимавшие соплеменников на освободительную борьбу именно под знаменем ислама, исламского лозунга газавата.

Одним из таких лидеров, сформировавшихся в собственной национальной среде, был шейх Мансур – чеченец Ушурма из Алдов, обладавший  харизмой идейного борца за веру и свободу своего народа, личной отвагой и волей, наделенный ораторским и военным талантами, и, к тому же, величественной внешностью.  Ушурма возглавил восстание горцев под мусульманским именем шейха Мансура (Победителя), объединив многочисленных сторонников своей религиозно-политической программы создания на Северном Кавказе исламского государства. Шейх Мансур получил поддержку мусульман и духовенства не только Чечни, но и Дагестана, Азербайджана. С 1785 года до момента пленения шейха Мансура в 1791 году по Чечне и Дагестану прокатилась волна многочисленных кровопролитных народных восстаний, связанных с призывом этого мусульманского лидера.

По неподтвержденным данным Мансур (Ушурма) был родом из чеченского тайпа Элистанжхой и родился в 1760 или 1765 году  в селении Алды, имел семью (жену и троих детей), получил религиозное образование в Дагестане, став мусульманским проповедником. Позже, в 1783 году  примкнул к мюридскому братству накшбандийа. Как шейх накшбандийского тариката он был для своего мюридского окружения примером истинного мусульманского  и горского благочестия и благородства, скромности и аскетизма, строгого соблюдения суфийской практики уединения (халбат), а главное – страстного пропагандиста ислама.

В исторической науке нет единого мнения о деятельности и личности шейха Мансура. Многие исследователи прошлого и настоящего (Н.Дубровин, А.Бенигсен, Г.Скитский, Ш.Ахмадов, А.Яндаров и др.) неоднозначно оценивают шейха Мансура как историческую личность. Нельзя не согласиться с позицией историков, увидевших в проповедях шейха Мансура логически выстроенную систему, программу исламизации своих соплеменников. Содержание этой программы сводилось к постепенному переходу от утверждения  среди вайнахов чистого  и аскетического ислама, к борьбе с адатами, консервировавшими  отжившие традиции и обычаи, и только затем – к газавату против «неверных», против царских колонизаторов[10].

Проповеди  шейха Мансура  поначалу не содержали прямых антиколониальных и антирусских призывов. Свою проповедческую миссию шейх Мансур видел прежде всего в утверждении «истинного» ислама, полагая, что чеченский народ, вместе  с другими народами Северного Кавказа, сможет противостоять колониальному режиму  царской России только утвердившись в мусульманстве как единой для них религии, только избавившись от пороков, закрепленных адатами и освященных многочисленными языческими божками разных тейпов. Он обличал упорствовавших в невежестве горцев и их старшин, отстаивавших закон кровной мести, право горской знати превращать должника-соплеменника в бесправного раба, в главное – цеплявшихся за примитивное многобожие, препятствовавшее духовному единению народа.

Именно духовное объединение горцев как необходимое условие их политического объединения и формирования общего антиколониального движения шейх Мансур считал первоочередной задачей своей проповедческой деятельности.  «Одним из страстных и настойчивых стремлений  шейх-Мансура, — писал царский историк В.Потто, — было соединить в одно все горские народы. На то, чтобы помешать этому, и были направлены все усилия русского оружия».[11]

До решения этой задачи шейх Мансур всемерно предостерегал горцев-мусульман от военных столкновений с царскими войсками, стремясь уберечь их от безрассудного кровопролития, преждевременного втягивания разрозненных отрядов разноязыких северокавказских народов в крупномасштабный военный конфликт с одной из самых сильных армий мира. Он считал исламизацию горских народов необходимым и крайне важным подготовительным этапом их объединения, который требует времени и терпения: «Божией милостью,

— говорил шейх Мансур в своей проповеди,- войски мои в сем свете возьмут верх и покорят другие народы, а вам надлежит до оного иметь терпение»[12].

Обращаясь к «мусульманам, верующим в единого Бога и почитающим великого пророка Магомета»,  шейх  Мансур призывал: «Будьте к вере прилежны и подобострастны, не сделайтеся законопреступниками, за доброе поведение получите воздаяние от Бога, а за ослушание – гнев и погибель. Подданные  ж  к  россиянам, будьте к ним справедливы и не касайтеся до малейшей шалости, пока я  с Россиею войду в разговоры; содержите сие свято, а если кто из вас сделает им шалости, то я с таковыми управлюся»[13].  Даже  в то время, когда военные действия

начали царские войска,  шейх Мансур неоднократно пытался остановить кровопролитие  и заключить мир, обещая в своих проповедях «оберегать мусульман от дурных поступков»[14].

Дело в том, что царизм, завершив важный этап в своей колониальной стратегии на Кавказе (строительство системы военных укреплений от Каспия до Азова), вновь активизировал карательные и грабительские «прогулки» по горским селениям, вызвав среди населения волну протестов и сопротивления. Шейх Мансур пытался сдержать горцев от нападений на  русские военные укрепления и неоднократно обращался к российской  стороне  с инициативой о переговорах для мирного разрешения назревшего конфликта.

Однако имперская политика царской России, осуществлявшаяся  по принципу «уничтожать непокорных»,  вовсе не предполагала проявления терпимости к горским народам, тем более мусульманским. Царские генералы и чиновники не допускали даже мысли о возможности

переговоров о мире с шейхом Мансуром – этим «бесстыжим самозванцем». Такие переговоры, по их убеждению, «оскорбительны для империи»; статус великой державы требовал полного подавления восстания во главе с шейхом Мансуром. Империи нужна была территория, а не населявшие её народы.

Шейх Мансур призывал горцев научиться жить по шариату, сплотиться в исламе – в молитвах, нравственном совершенствовании  согласно исламской этике. Как справедливо отмечал Б.В.Скитский, первая часть религиозной программы шейха Мансура утверждала новый быт горцев, построенный на пуританской морали[15].  Такая унификация образа жизни  всех горских народов была важным шагом к их духовному и организационному единению под исламским знаменем. Что касается аскетизма, то российское  колониальное владычество, проводившее политику  тотального экономического разорения Чечни и Дагестана, давно уже «обеспечило» горским народам условия жизни, при которых аскетизм был нормой физического выживания.

Проповеди шейха Мансура, нацеленные на искоренение адата, языческого многобожия и утверждение консолидации горских народов на основе единых законов шариата, были объективно прогрессивным явлением и находили понимание и поддержку в народе. Так, в письме жителей селения Алды и Чечен-аул (9 октября 1785 года), адресованном царскому наместнику генералу П.С. Потемкину сообщалось: «… между нами оказался один имам, который не что иное делает, как только подтверждает нам наш закон и наставляет всех, дабы  между ими никаких не было вражды и протчего и жили б спокойно. Если же кто пустится на воровство, то того он может губить и повесить»[16].

Вначале своей проповедческой деятельности шейх Мансур призывал  соплеменников и других северокавказских горцев к нравственному совершенствованию, познанию исламского учения, уважению морально-этических представлений ислама и соблюдению законов шариата. Шейх жестко выступал против адата: «Обычайные же обряды не наблюдать, а быть так, как духовный закон учрежден. Дурность же оставить, довольно, что по сию пору все дела делали никому иному угодные как только диаволу…».[17]

Замена обычного права (адата) исламским правом (шариатом) поднимала вайнахские общества на новый  культурно-правовой уровень, способствовала качественной смене национальных элит — вместо своевольных и безграмотных старшин  все больший авторитет и власть среди горцев завоевывали представители мусульманского духовенства[18].

Как известно, «ислам и Арабский Халифат сыграли  важнейшую роль в истории многих народов. Именно в Халифате процесс взаимодействия различных цивилизаций породил новую высокоразвитую культуру, языком которой стал арабский, а идеологической основой – покорность, именно арабо-мусульманская культура на много веков определила пути развития народов, исповедовавших ислам…».[19]

Идейная пропаганда шейха Мансура в пользу шариата привлекла к нему симпатии мусульманской богословской верхушки Северного

Кавказа, которая всемерно поддерживала молодого шейха. Высвечивая слабые стороны адата, улемы восхваляли справедливость шариатских норм и мудрость проповедей шейха Мансура, призывавшего горцев отказаться от обычного права[20].

Многие нормы адата гирями висели на вайнахском обществе, нарушая гармонию естественной жизни, порождая падение нравов и

преступность, разоряя окончательно и без того небогатые горские семьи. Например, но нормам адата «урду» (калым – плата, доля, полагавшаяся жене на случай смерти мужа или развода, которая передавалась родителям невесты как гарантия её материальной самостоятельности), в XVIII  в. достиг столь больших размеров, что зачастую был неподъёмным для многих семей, особенно тех, где преобладали сыновья.  Столь же непосильными для многих горских семей были расходы на похороны, соответствовавшие  традициям и нормам адата. Наследование имущества по адату осуществлялось  исключительно по мужской линии, то есть вдова оставалась ни с чем, если у неё не было совершеннолетнего сына, способного принять наследство отца и заботиться о матери.

Шариат в большей мере соответствовал потребностям реформировавшегося вайнахского общества. По шариату излишества, связанные с женитьбой (уплата калыма — урду, никах, никагах) и ритуалом похорон считались грехом, а женщины имели право на свою, пусть меньшую, чем мужчины, долю наследства. Поэтому призыв шейха Мансура: «Не пьянствуйте, табаку не курите, никагак…прощать, а после смерти, какого человека бывает оставшееся имение разделить родственникам, тем, коим принадлежит»[21], встречал в чеченском народе понимание и поддержку.

Ушурма из Алдов, прежде чем стать шейхом Мансуром должен был внушить своим соплеменникам доверие, заставить их слушать и воспринимать проповеди аскетизма, физического и духовного очищения, мусульманской нравственности, постоянного покаяния и молитв. Молодой проповедник избрал для этого самый эффективный метод, увлекая людей своим личным примером, обращаясь к истокам национального менталитета и культуры.

Для вайнахских обществ, раздираемых внутренними противоречиями переходного — от патриархальщины к феодализму — периода, обнищавших  и уставших от постоянных издевательств русской колониальной администраци религиозно-нравственное учение молодого суфия из Алдов представлялось поначалу чем-то оторванным от реальности, благим намерением, светлым идеалом, не способным осуществиться в условиях физического выживания. В том, что народ воспринял проповеди Ушурмы и признал его своим шейхом, устазом (ходатаем перед Аллахом на Высшем Суде) главную роль сыграли

следующие обстоятельства: во-первых, объективная тяга народа к

восстановлению и укреплению  высоконравственных основ своей жизни, принципов национального менталитета («къонахалла), как гарантии этнического самосохранения. Ушурма проповедовал идеи добра, равенства, братства, справедливости и честности.  Он призывал отказаться от кровной мести, воровства, курения и пьянства, совершения дурных поступков, искренне покаяться и усердно молиться Аллаху.

Во-вторых, религиозная убежденность и личный пример Ушурмы  в покаяниях и молитвах, аскетическом образе жизни. Ушурма, исполняя суфийский  обряд очищения и перехода к праведной жизни – халват  (халбат), уединился и провел сорок дней в глубокой яме «на воде и хлебе», истово молясь за своих соплеменников[22].  Вслед за ним, по его призыву, целые селения накладывали не себя трёхдневный пост (марха), каялись в грехах и молились, совершая ритуальный танец зикр. Люди вокруг Ушурмы менялись на глазах, нравственно очищались, становились добрее друг к другу. Чеченский этнограф Умалат Лаудаев писал, что «тогда народ до такой степени обратился на истинный путь, что найденные вещи и деньги привязывали на шесты и выставляли на дорогах, пока настоящий владелец не снимал их».

В-третьих, народное доверие и признание Ушурмы из Алдов шейхом Мансуром (Победителем) было связано с нарастающим ожесточением российской колонизаторской политики на Северном Кавказе и, в частности, карательной экспедицией отряда царского полковника Пьери (Пиери) в июле 1785 года, разорившего и предавшего огню родной аул шейха Мансура – Алды. Позже, на месте уничтоженного аула Алды  российские колонизаторы построили свою крепость Грозную. Царизм был серьёзно обеспокоен быстрым распространением влияния и авторитета молодого шейха: на мусульманского проповедника началась настоящая полицейская охота. Однако моногократные попытки арестовать шейха Мансура оканчивались неудачей. В селение Алды были посланы части отборных российских войск под командованием полковника Пьери, которые сожгли не только  родной дом ненавистного шейха, но и лишили крова всех  его односельчан.

В ответ погорельцы и жители соседних селений, вооружившись кто чем мог, во главе с шейхом Мансуром устроили карателям засаду и полностью уничтожили отряд Пьери. Это событие имело огромный  резонанс в горах Северного Кавказа. Шейх Мансур все более приобретал славу и авторитет национального лидера, призывавшего горцев к  объединению под знаменем ислама и совместному выступлению против колонизаторов.

«Весть о печальной участи русского отряда, — писал В.А. Потто,- мигом разнеслась по горам, и от всех кавказских племен под знамя пророка устремились новые толпы приверженцев»[23]. После победы над отрядом Пьери, шейх Мансур двинулся в сторону Кизляра, где взорвал пороховые погреба Каргинского редута и уничтожил его гарнизон. Новая победа притупила бдительность шейха Мансура и его сподвижников, которые «изменой были заведены в топкие болота с трясинными окнами и попали в очень опасное положение»[24]. Потеряв значительную часть своего отряда, шейх Мансур «решил сначала усилить свои скопища кабардинцами, давно уже искавшими случая пристать к чеченским хищникам. С появлением Шейх-Мансура  в Кабарде народ, а за ним и князья почти поголовно стали переходить под его знамя»[25].

По мере ужесточения колониального режима, усиливалось недовольство в горских народах, активизировалось стремление к идейному и организационному объединении  в целях достойного отпора колонизаторам и «спевшимся» с ними местным феодалам.

Важной особенностью этого исторического момента является то, что призыв шейха Мансура к своим соплеменникам и единоверцам о вступлении в газават – войну с русскими колонизаторами, прозвучал на

фоне заметного усиления конфронтации стран исламского мира с христианской Россией, активно продвигавшей своё военное присутствие на Кавказе. Причем Россия не ограничивала своё влияние на Кавказе исключительно военным присутствием: строительством военных застав, крепостей и военных поселений. Активно развивались экономические связи России с Кавказом в целом и  Северным Кавказом в частности. Важную роль в укреплении русских позиций на Северном Кавказе сыграли крепость Кизляр, построенная в 1735 году и крепость Моздок, заложенная в 1763 году. Во времена русской императрицы Екатерины II на Кавказ стало завозиться много разнообразных товаров российской  промышленности. В целях стимулирования товарно-денежных отношений среди горских народов, в 1765 году по указу Екатерины II кабардинцы, осетины и кумыки освобождались от уплаты пошлины при продаже изделий местных ремесленников, а также скота и продуктов сельского хозяйства в русских крепостях и поселениях[26]. Это обеспечивало платежеспособность горского населения  и, в то же время, удовлетворяло интересы русского купечества и дворянства в создании новой сырьевой базы для зарождающейся русской промышленности. Кроме того, во второй половине XVIII в. международная обстановка благоприятствовала продвижению России на южном направлении: из всех стран, осуществлявших притязания на Кавказ (Иран, Турция, Крым, Англия, Франция, Россия) только Россия имела поддержку среди различных слоёв кавказского населения.  Пророссийская ориентация кавказских народов была связана с надеждой найти защиту от набегов восточных завоевателей и от произвола местных агрессивных феодало

Победа России в войне с Турцией (1768-1774 гг.) дала ей выход к Черному морю; Крым, издавна служивший орудием султанской Турции в её враждебной политике на Кавказе, был объявлен самостоятельным, а затем присоединен к России; Турция вынуждена была признать законным   присоединение к России Кабарды, а в 1783 году в крепости Георгиевск был подписан трактат («дружественный договор»), в соответствии с которым  был узаконен протекторат России над Грузией и русские войска вошли на территорию  Кахетино-картлинского царства. Вслед за Грузией под протекторат России устремились многие дагестанские феодалы, в том числе весьма влиятельный Тарковский шамхал Баммат, кайтагский умций, аварский и казикумухский ханы. Между российским наместником Кавказа генерал-поручиком П.С. Потемкиным и северокавказскими феодалами устанавливались доверительные отношения. Достаточно сказать, что аварскому правителю Умма-хану «были выделены из российской казны специальные средства для формирования военизированных отрядов готовых выступить вместе с русскими против турок. Так складывались благоприятные условия для сближения Дагестана с Россией».[27]

Однако политические успехи России на южном направлении – продвижение русского военного присутствия и экономического

влияния на Кавказе, особенно в Грузии и Армении, сильно встревожили не только  султанскую Турцию, шахский Иран, но и их европейских антироссийски настроенных советников и вдохновителей Англию и Францию, озабоченных судьбой своих колоний и протекторатов на Ближнем Востоке.

Закулисная дипломатия европейских советников целенаправленно вела к новой российско-турецкой войне. План противодействия России на Кавказе сводился к следующему: во-первых, не позволить закрепиться русским войскам в Закавказье, вынудив Грузию разорвать дружественный союз с Россией; во-вторых, враждебно настроить, поднять на войну с Россией под знаменем ислама мусульманские народы  Кавказа.

На этом историческом фоне восстание горцев под предводительством шейха Мансура  воспринималось царизмом как выступление на стороне врагов империи, как участие в «мусульманском сговоре» против христианской России. Однако не следует забывать, что Россия выступала на Северном Кавказе как завоеватель и  колонизатор горских народов. Горские народы защищали себя и свою территорию. Россия, участвуя в схватке с Ираном, Турцией и другими «претендентами» на северокавказские земли, вряд ли могла  (и имела моральное право) рассчитывать на поддержку завоеванного населения, постоянно подвергавшегося притеснениям и унижениям. В то время горцы по определению не могли стать сторонниками Российской империи.

Истинные причины народного восстания, которое возглавил шейх Мансур, — беспредел, чинимый колониальной администрацией, царскими генералами и казачьими атаманами, а также местными богатеями жалобы на который, напрочь игнорировались российскими властями. Для имперских чинов горский лидер шейх Мансур был «чеченским голодранцем», «нищим самозванцем» и даже «развратником» (в том смысле, что его проповеди «развращали» людей идеями свободы и независимости, мобилизовывали на борьбу с властью завоевателей), поэтому  их единственным желанием было «изловить и наказать отменно» чеченского «лжепророка». Неудивительно, что генерал — лейтенант царской армии И.Ф. Бларамберг в своих «Кавказских рукописях» дает шейху Мансуру, мягко  говоря, необъективную, имперски тенденциозную оценку, превращая национального героя чеченского народа в продажную марионетку Оттоманской Порты:  «В 1785 году среди чеченцев появился лжепророк Ших-Мансур. Это был дервиш, направленный Оттоманской Портой к кавказским горцам под предлогом распространения ислама, но с секретной миссией поднять их на мятеж против России. Этот фанатик- дервиш, называвший себя пророком, с таким рвением выполнял свою двойную миссию, что через шесть лет чеченцы и черкесские народности превратились в ревностных магометан и находились в тот период в состоянии открытой  вражды с Россией. В это время они понастроили мечетей, а число их проповедников значительно выросло. Эти последние под именем «кади», «мулла» и «имам» приобрели большое влияние, как в делах отправления правосудия, так и в решении политических вопросов»[28].

Царские генералы и чиновники колониальной администрации не желая признавать, что именно их «рвение» в осуществлении, по выражению известного историка С.К. Бушуева, «зверской завоевательной политики царизма»[29] породило «мятеж против России», создавали мифы о, якобы, исключительно внешних, спровоцированных исламскими государствами,  выступлениях горцев, характеризуя последних как фанатиков и злобных дикарей, понимающих только воздействие силой.

Генеральская трактовка событий, связанных с восстанием горских народов под руководством шейха Мансура была призвана  идеологически оправдать практику «еромоловщины», основанную на том, чтобы держать покоренные народы в узде страха, голода и рабского бесправия, чтобы беспрепятственно осуществлять политику геноцида местного населения, высвобождения территории Северного Кавказа для русских переселенцев  и казачества.

Со времени восстания горских народов под руководством шейха Мансура прошло уже более 220 лет – срок,  достаточный для объективного исследования и научно добросовестных оценок и выводов. Однако в исторической литературе продолжают появляться публикации авторов, мыслящих в духе чиновников колониальной администрации  и  царских генералов типа И.Ф. Бларамберга. Вышедшая в 1999 году в Москве монография  Надежды Емельяновой «Мусульмане Кабарды» — пример именно такого отношения к историческому материалу[30]. Здесь налицо все возможные пороки историографии: вместо поиска научной истины через объективный анализ возможно полного объёма исторического материала – его примитивная подгонка под собственную (проимперскую) идеологическую концепцию с использованием тенденциозно подобранных и зачастую сфальсифицированных исторических фактов.

Достаточно  сказать, что ни сам шейх Мансур, ни северокавказские горцы не считали и не называли проповедника ислама – пророком. Как известно, в Коране указаны имена двадцати восьми пророков ислама, главным среди которых является пророк Мухаммед. Ушурма из Алдов  не посмел бы поставить себя в этот коранический ряд. «Лжепророком» его издевательски  нарекли царские чиновники и генералы, обнаружив при этом полное невежество в основах мусульманской религии. И если со стороны генералов подобные проявления невежества – недостаток культуры, то со стороны историка, исследующего исламскую практику, — это непрофессионализм. Чеченец  Ушурма из Алдов (шейх Мансур) никогда не был в Турции и, следовательно, не мог быть заслан Оттоманской Портой для исполнения «секретной миссии» спровоцировать мятеж против России в интересах Турции. Военные действия начал не шейх Мансур, а военно-казачий отряд под командованием полковника Пьери, который был уничтожен разгневанными жителями четырех селений: Алды, Гойты, Алхан-юрта и Чечен-аула в ответ на разграбление и сожжение родного аула Ушурмы.

Перечень фальсификаций  и тенденциозных оценок в работе Н. Емельяновой можно продолжать долго. Автор целенаправленно ведет читателя к выводам: восстание горских народов под руководством шейха Мансура  не имело, якобы, объективной мотивации, а спровоцировано враждебной России Турцией; шейх Мансур – не защитник национальных интересов горцев, а провокатор и шпион; горцы, особенно чеченцы, всегда ненавидели Россию, русских, православных, что в совокупности трудно трактовать иначе, как попытку косвенного оправдания современной чеченофобии.

Этнополитическая и этноконфессиональная обстановка в этом регионе и без того накалена, чтобы усугублять её «научными» изысканиями таких авторов как Н. Емельянова.

Возвращаясь к  теме антиколониального выступления горских народов Северного Кавказа в последней четверти XVIII в. против царской России, следует отметить, что естественное стремление кавказских народов к национальной свободе эксплуатировалось как  Россией, так и её соперниками по завоеванию Кавказа.  «В своей активной политике на Кавказе, — писал известный дагестанский историк Р.М. Магомедов, — Россия опиралась на народно-освободительное движение кавказских горцев, направленное против ирано-турецких агрессоров. Русский царизм при этом не ставил себе освободительных целей, а руководствовался исключительно интересами русского дворянства и купечества».[31]

В свою очередь, лидеры антиколониальных выступлений горских народов пытались найти поддержку у единоверцев (Турции, Ирана), используя их соперничество с Россией. Но это  вовсе не означает, что волна многочисленных восстаний, охвативших Дагестан, Чечню, Кабарду и  Осетию с начала тридцатых годов XVIII века  против российских колонизаторов и местных феодалов, в том числе и, прежде всего, – совместное выступление горских народов под руководством шейха Мансура, явились следствием всего лишь особого «рвения» продажного дервиша.

Оказавшись между «молотом и наковальней» в русско-турецкой  и русско-иранской схватке за Кавказ, горские лидеры вынуждены были лавировать, чтобы соблюсти собственные интересы – сохранить свои народы, освободиться от власти завоевателей. История  взаимоотно-шений горских народов с Российской империей в XVIII — XIХ вв.  содержит немало эпизодов, доказывающих, что горские лидеры, осуществляя собственную политику, умело использовали обострение противоречий между Россией и Ираном, Россией и Турцией – все эти страны были одинаково враждебны горским народам. С одной стороны, Иран, накануне войны с Россией (1804 год) пытался воспользоваться восстанием горцев под руководством осетинского феодала Ахмеда Дударова, которые перекрыли Военно-Грузинскую дорогу и прервали сообщение между Владикавказом и Тифлисом, а главное, помешали продвижению русских войск в Закавказье. В адрес горских старшин от имени шаха Ирана (Фетх-Али-шаха) шли хвалебные фирманы за то, что горцы «пересекли дорогу гяурам» и призывы запереть русским войскам все проходы через Дагестан, «так что, если бы они вздумали перешагнуть на эту сторону, то были бы истреблены вами»[32]

С другой стороны, русские военные чиновники и русский император деловито обсуждали проблему: «для спокойствия Грузии» достаточно «совершенно истребить в Закавказье лезгин»[33] или заодно и чеченцев? От имени императора граф Воронцов справлялся об этом у генерала Цицианова: «…какой способ имеется об усмирении или также истреблении их?»[34].

В своей самостоятельной политике горские лидеры исходили из того, чтобы любыми мерами ослабить жесткое колониальное давление царской России, но при этом не допустить установления на Северном Кавказе  власти иранской или турецкой деспотии. Поэтому горцы зачастую отказывались поддерживать «единоверцев», несмотря на заманчивые заявления восточных владык. В то же время, они прибегали к военному давлению на российскую сторону, приурочивая свои антиколониальные выступления к моменту наибольшего напряжения в отношениях России  с Ираном и Турцией, оттягивая на себя часть военной силы.

И все-таки позитивный опыт общения горских народов с русским народом в доколониальный  период не был забыт, поэтому горцы надеялись, что проявленная ими добрая воля – нежелание идти в форватере ирано-турецкой политики — найдет адекватный отклик у

российской стороны. Однако николаевская Россия не давала горцам шанса на выживание, а  заставляла брать в руки оружие и объединяться в борьбе против царизма.

После отстранения генерала Ермолова, наместником на Кавказ был назначен И.В. Паскевич, который в 1827 году разбил войска наследного принца Ирана Аббас-Мирзы и занял иранский город Тавриз, вынудив персов подписать Туркманчайский договор (10 февраля 1828 года) и, тем самым, исключил Иран из числа соперников России в колонизации Кавказа. Объясняя причины своего поражения, иранский принц Аббас-Мирза указал как на главную – отставку А.П. Ермолова, «жестокость которого давала Ирану надежных союзников на Кавказе, а справедливые и благородные качества Паскевича привлекали к нему и явных сторонников шаха»[35].

Тарикат накшбандийа до восстания горцев под руководством шейха Мансура проявлял себя как мистическое  учение, ориентировавшее мусульман на духовно-нравственное совершенствование, на познание и единение с Богом и полное послушание своему учителю – устазу.

Однако карательная политика генерала Ермолова изменила религиозно-политическую обстановку в Дагестане и Чечне: внутри мусульманских общин, последователей накшбандийа, произошло расслоение. Среди сторонников этого направления суфизма, всегда выступавших против любого насилия и войн, выдвинулось воинственное крыло накшбандийа-халидийа, получившее наибольшее распространение в Азербайджане, Дагестане, а позже и в Чечне. Именно сторонники накшбандийа-халидийа, к которым относился и шейх Мансур, призывали горцев к газавату против  царских колонизаторов.

Главная причина, толкнувшая горские народы к газавату, заключалась «прежде всего, в экономическом разорении и политическом унижении горского населения царизмом»[36], «священная война (газават, джихад) была ответом горцев Дагестане и Чечни на зверскую завоевательную политику царизма»[37].

Впервые в вайнахской истории к принятию ислама, объединению горцев в национально-освободительной борьбе под знаменем ислама, под лозунгом газавата призывал не дагестанский, турецкий или арабский проповедник, а этнический чеченец, пользовавшийся авторитетом настоящего къонах — бескорыстного и храброго защитника своего народа. Впервые полиэтническая горская масса осознала необходимость идейного единения (в данном случае – в исламе как надплеменной монотеистической религии) для совместного выступления против местных феодалов, корыстные интересы которых во многом совпадали с интересами колониальной администрации. Впервые решимость горских народов сбросить с себя колониальное иго вылилось в мощное восстание, охватившее в конце XVIII века весь Северный Кавказ. И, наконец, впервые в этом многострадальном регионе, буквально разрываемом на части империями с севера и юга, забрезжила перспектива создания единого горского мусульманского государства, способного обеспечить безопасность и будущность этим малочисленным этносам.

Царизм недооценил политическую и идеологическую значимость этого восстания  и масштаб личности шейха Мансура, ставших, по

существу, предтечей мощного национально-освободительного движения горцев Северного Кавказа под исламским знаменем и под руководством имама Шамиля, который воплотил в жизнь (пусть на короткий срок – четверть века) замысел шейха Мансура  о создании имамата – исламского государства. Безусловное военное превосходство над повстанческими отрядами горцев ослепляло царских генералов и чиновников, не позволяло увидеть в  выступлениях горцев под руководством шейха Мансура латентно зреющего более крупного восстания. С шейхом Мансуром царские генералы и чиновники колониальной администрации отказывались говорить, награждая его при этом унизительными эпитетами «самозванец», «конокрад», «лжепророк» и пр. А в ответ на предложения шейха Мансура о мире, царизм, напротив, только усиливал жесткое давление на горское население. Прошло время, пролились «потоки крови» и царизм, опасаясь нового всплеска антиколониальных выступлений северокавказских народов, уважительно разговаривал с поверженным лидером горцев – имамом Шамилем.

Суммируя вышеизложенное, можно сделать следующие выводы:

— вторая половина  XVIII в. характеризуется на Северном Кавказе крайним обострением политических и социально-экономических отношений, обусловивших формирование социальной базы антифеодальных и антиколониальных выступлений горских народов;

— многовековое «присутствие» ислама (наряду с христианством и язычеством) в вайнахском социуме сменилось  во второй половине XVIII в.  его  главенствующим положением, определявшим все сферы общественной и личной жизни чеченцев и ингушей – произошло глубокое укоренение ислама на Северном Кавказе;

— в вайнахской среде сформировался новый тип политического лидера, способного, в отличие от прежних – бунтарей, мстивших отдельным феодалам или генералам за притеснения – мыслить масштабно, не ограничиваясь интересами своего тайпа, тукхума, этноса. Чеченец Ушурма из селения Алды (шейх Мансур) сумел подняться до осмысления общих интересов всех горских народов – необходимости их идейно-организационной исламской консолидации не только в борьбе с колонизаторами и местными феодалами, но и в целях созидания единого государства как гарантии их этнического будущего. Шейх Мансур не только впервые выдвинул идею создания северокавказского имамата, но и предпринял активные действия к осуществлению этой идеи.

Именно в этот исторический  момент, накануне восстания горцев под предводительством шейха Мансура, в период его подготовки, произошло окончательное утверждение ислама в Чечне в форме суфизма накшбандийского тариката. Резкая политизация ислама – появление радикального крыла накшбандийского тариката и формирование специфически местного его варианта – кавказского мюридизма является следствием крайне враждебной по отношению к горским народам колониальной политики царизма.  Неоправданно грубая экспансионистская политика  Российской Империи на Северном Кавказе способствовала не только укоренению ислама в этом регионе, но и его политизации в наиболее радикальной форме.

Шейх Мансур был пленен, после взятия русскими войсками крепости Анапа, в которой он скрывался,  отправлен в Петербург, а затем сослан в Соловецкий монастырь в 1791 году. Через четыре года в Соловецком монастыре скончался пастух-чеченец из селения Алды  –

шейх Мансур (Победитель) – первый чеченский лидер, призвавший свой народ к объединению и газавату. «Мансур умер. Но дело его и его мысль не остались без  результата и мюридизм, правда, спустя уже много лет после него, все-таки поднял голову. Он получил широкое развитие, когда во главе движения стал Кази-мулла, а за ним последовательно явились Гамзат-бек и Шамиль – эти последние представители фанатичной секты, стоившей России тридцатилетней войны и потоков крови»[38].