Политика России на Кавказе, особенно в Чечне, строилась на принципах жестокого колониального подавления горских народов в целях высвобождения и захвата новых территорий.
Фактически осуществлялся откровенный геноцид чеченского и ингушского народов во имя присвоения их исконных земель. Известно письмо русского монарха Николая I, адресованное наместнику Кавказа И.Ф.Паскевичу, в котором отношение к народам Северного Кавказа со стороны официальной России сформулировано с предельным цинизмом: «Кончив, таким образом, одно славное дело , предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении прямых польз гораздо важнейшее – усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных» .
Вот как описывает Ермолов уничтожение селения Дады — Юрт: «…приказал я Войска Донского генерал-майору Сысоеву с небольшим отрядом войск, присоединив всех казаков, которые по скорости собрать было возможно, окружить селение Дадан-юрт, лежащее на Тереке, предложить жителям оставить оное, и буде станут противиться, наказать оружием, никому не давая пощады. Чеченцы не послушали предложения, защищаясь с ожесточением» . Потеряв в этом «самом упорном» сражении более двухсот солдат и офицеров, ермоловцы уничтожили все мужское население Дады-Юрта.
«Женщин и детей, вспоминал генерал, — взято в плен до ста сорока, … но гораздо большее число вырезано или в домах погибло от действия артиллерии и пожара… Солдатам досталась добыча довольно богатая… Селение состояла из 200 домов; 14 сентября разорено до основания» .
Колонизация Северного Кавказа царской Россией, положившая начало массовому истреблению и вытеснению за кордон местного населения, грубому попиранию национальных традиций, оттолкнула чеченцев и ингушей от христианства как религии завоевателей. Взоры горцев обратились к исламу, причем к исламу радикальному, воинственному, способному стать идеологическим знаменем антиколониальной борьбы всех покоренных народов Северного Кавказа.
Таким образом, именно Российская империя, её экспансионистская политика по отношению к народам Северного Кавказа, стала не только главным фактором исторического выбора чеченского и других горских народов в пользу ислама, причем в наиболее радикальной, воинственной форме – кавказского мюридизма, но и мощным катализатором в процессе его распространения и укоренения.
Породив это религиозно-политическое движение и постоянно ужесточая свою политику в отношении горцев, царская Россия обрекла себя и народы Северного Кавказа на долгие десятилетия войны, огромные человеческие и материальные потери, а главное заложила в историческую память этих народов, как мину замедленного действия, чувство ненависти к русским карателям, русским колонизаторам, чувство обиды и недоверия ко всему русскому. Отголоски этой политики России в отношении народов Северного Кавказа, реанимирующие, возбуждающие негативную историческую память чеченцев, имеют место и сегодня – уроки истории не пошли впрок.
Мусульманские проповедники предлагали упорядочить и духовную, и обыденную земную жизнь людей. Именно в надежде на то, что «шариат восстановит спокойствие в крае, коим наслаждались их мусульманские соседи» вайнахские общества обратились к исламу. В их представлениях жизнь по шариату укрепляла демократические устои тайпов, сохраняла равноправие и справедливый суд над любым из провинившихся вне зависимости от социального положения, одним словом, вносила в чеченское общество рациональность, не отторгавшую вековых национальных традиций.
Ислам выполнял консолидирующую функцию во внутренней жизни вайнахских обществ: монотеизм способствовал объединению тайпов и тукхумов в единый этнос, формированию новых взаимоотношений внутри и за пределами вайнахского социума.
Шейх Кунта-Хаджи, сын Киши — явление особенное в истории чеченского и ингушского народов. Этот великий провидец ясно представлял себе гибельную опасность, нависшую над вовлеченными в вооруженное противостояние с Россией вайнахами.
Учение этого выдающегося деятеля, философа оказалось весьма популярным среди беднейших слоев горцев, уставших в бесконечной кровавой войне с царскими колонизаторами. Кунта-Хаджи был противником газавата. Он проповедовал мир между людьми, призывал к любви к ближнему. Его учение перекликалось с широко распространенной на Востоке идеей непротивления злу насилием.
Добро вместо зла, скромность вместо излишеств, чистота помыслов, дел, обращение к Богу — вот основные идеи, которые лежали в основе проповеди Кунты-Хаджи Кишиева. Не все религиозные деятели соглашались с шейхом. А его зикр некоторые из них объявляли еретическим.
Основателем тариката ал-кадирийа считают известного в арабском мире ханбалитского проповедника Абд ал-Кадира ал_Джилани (Гилани), жившего в 1077-1166 годы
Братство кадирийского тариката в Чечне и Ингушетии, как и в других регионах, имело свои особенности доктринального и обрядового характера, которые во многом определялись политической обстановкой.
В конце Кавказской войны вся Чечня лежала в руинах, значительная часть населения была уничтожена, покалечена физически и психически. Царила атмосфера с одной стороны – ярой ненависти к русским колонизаторам, с другой – пессимизма и уныния. Потери чеченского народа – человеческие, материальные, моральные _ были катастрофическими. Именно в этот тяжелейший для чеченского и других горских народов момент, начал свою проповедческую деятельность кадирийа Кунта-Хаджи, призывая народ к прекращению войны во имя собственного сохранения и возрождения, братству и взаимопомощи, терпению и оптимизму.
Кунта-Хаджи в своем учении исходил из глубокого понимания вайнахского национального менталитета: чтобы выстоять после национальной катастрофы (Кавказской войны) необходимо мирное время для духовного и физического восстановления этноса, накопления сил.
Цель, главная идея учения Кунта-Хаджи была не пораженческой, а возрожденческой. Кунта-Хаджи выступал категорически против «борьбы с империей до последнего чеченца»: чеченцев мало, поэтому каждый должен быть духовным столпом своего народа, а не безликим и послушным элементом воинственной горской массы, увлекаемой имамом Шамилем, власть которого держалась в значительной мере на героизме и самопожертвовании мюридов-чеченцев. Известно, что имам Шамиль как руководитель национально-освободительного движения горских народов, много раз проявлял неоправданную расточительность и жестокость, когда речь шла об использовании именно чеченских отрядов, обрекая их на огромные людские потери.
Кунта-Хаджи в своих проповедях обращался к каждому чеченцу, каждому отдельному человеку своего племени, осознавая, что в силу своей национальной ментальности, чеченец-мюрид действует по принципу «и один в поле воин».
Поэтому в условиях партизанской войны, навязанной горцами царским войскам, оплотом сопротивления становился каждый. Каждый и должен был принять решение о прекращении военного сопротивления. Шейх прекрасно понимал, что никакое принуждение здесь невозможно, также как принятие коллективного решения большинством.
Исторический феномен чеченского национального характера в условиях оборонительной войны приобретал особый политический смысл, который учитывал шейх Кунта-Хаджи. Он понимал, что чеченский народ постигло глубокое разочарование и неверие в свои силы и возможности изменить трагическую реальность, что надежды на лучшую долю и национальное освобождение горцы все больше связывают с богом, ибо «люди … ищут пути на небо по той простой причине, что они сбились с дороги на земле» . Но Кунта-Хаджи понимал и то, что в силу своего национального менталитета – безрассудной храбрости и нежелания отступать перед любым по силе противником, чеченцы погибают как народ.
Подверженное фрустрации чеченское общество раскололось на три основных части по своему психическому состоянию: две крайности – агрессивно-активную часть, не желавшую складывать оружие, обуреваемую ненавистью и мщением царским карателям, и пассивную – обратившуюся к мистике, а также третью – значительную часть чеченского народа, пребывавшую в депрессивном состоянии душевной неопределенности, которая, однако, больше склонялась к поиску истины в небесах, чем на многострадальной земле.
Поэтому проповедника кадирийского тариката Кунта-Хаджи осприняли в народе как мессию.
Обращаясь к чеченскому народу, Кунта-Хаджи не призывал его к поражению, тем более, унижению перед врагом, или признанию своей слабости. Напротив, он пытался сохранить чеченский национальный менталитет, основанный на чувстве внутренней свободы, чтобы не дать чеченцам «потерять себя», окончательно впасть в пессимизм, «сломаться» под тяжестью невосполнимых потерь и бед.
Поэтому Кунта-Хаджи не произносил проповедей перед большим скоплением народа, не старался привлечь к себе внимание. Его проповедческая деятельность была нацелена на то, чтобы через индивидуально сознание горца-мюрида повлиять на общественное сознание, подвести свой народ к необходимости переосмысления своей судьбы, а именно: переоценке военно-политических реалий, своих возможностей, исторической перспективы.
В.Х. Акаева в своей книге приводит одну из ярких проповедей кадирийского шейха: «Братья! Мы из-за систематических восстаний катастрофически уменьшаемся. Царская власть уже твердо укрепилась в нашем крае… Дальнейшее сопротивление властям богу неугодно! И если скажут, чтобы вы шли в церкви, идите, ибо они только строения, а мы в душе мусульмане.
Если вас заставляют носить кресты, носите их, так как это только железки, оставаясь в душе магометанами. Но! Если ваших женщин будут использовать и насиловать, заставлять забыть язык и обычаи, подымайтесь и бейтесь до смерти, до последнего оставшегося! Свобода и честь народа – это его язык, обычаи, культура, дружба и взаимопомощь, прощение друг другу обид и помощь вдовам и сиротам, разделение друг с другом последнего куска чурека» .
Путь к возрождению чеченского народа, изувеченного войной, Кунта-Хаджи видел через его духовное обновление и возвышение, через внутреннее религиозно-нравственное совершенствование личности горца. Особое место в миролюбивой проповедческой деятельности шейха Кунта-Хаджи занимали идеи ненасилия и зикр.
Как известно, в России в конце XIX- начале ХХ в. сформировалось религиозно-утопическое направление общественной мысли и общественное движение «Толстовство», основанное на учении Л.Н. Толстого. Толстовцы проповедовали непротивление злу насилием, религиозно-нравственное совершенствование как средство преобразования общества, за что подвергались преследованиям со стороны власти и церкви.
Впервые в русской истории писатель Лев Толстой в художественно-философской форме осмыслил вопрос о движущих силах исторического процесса, проблему взаимосвязи и взаимообусловленности свободы личности и общества.
В романе «Война и мир» (1866 год) Л. Толстой пришел к выводу, что любое историческое событие является не только объективным, детерминированным предшествовавшими фактами и событиями; в этом смысле человек и общество не свободны в выборе, но и субъективным, дающим свободу выбора каждому отдельному человеку, принимающему осознанное решение в силу своего «разума и совести». Другими словами, Лев Толстой считал, что свобода и мораль общества складывается как причинный «итог, суммирующий множество свободных решений отдельных людей.
И поскольку «царство божие внутри нас» , поскольку каждый человек, чтобы осознать себя свободной личностью, должен усвоить многовековую народную мудрость (историю, традиции и обычаи, язык и культуру своего и других народов) и религиозную веру, дающую человеку нравственные ориентиры. При этом писатель высказывал христианско-фундаменталистские идеи возврата к первоначальному нравственному учению христианства, которое церковь подменила идеями, вуалируюшими её фактическое оправдание власти и творимого ею зла.
«Религия людей, не признающих религии, есть религия покорности всему тому, что делает сильное большинство, т.е. короче, религия повиновения существующей власти» , — писал Л.Толстой. Он осуждал насилие над целыми народами, когда, например, западные народы, занявшиеся промышленным производством в ущерб земледельческому труду, начинают «обманом и насилием отнимать для своего пропитания труды восточных народов» .
Толстовское учение о непротивлении злу насилием имело огромное влияние на мировую культуру и политику. Религиозно-этические и социальные идеи Л.Н. Толстого нашли много единомышленников и последователей, одним из которых был Махатма Ганди.
Однако мало кому известно, что истоком толстовского учения о непротивлении злу насилием было учение Кунта-Хаджи Кишиева – чеченца из селения Исти — Су. Дело том, что Лев Толстой в молодые годы (1851-1854) служил в армии на Кавказе, был лично знаком с Кунта-Хаджи и подолгу беседовал с ним о суфизме, зикризме и его проповедях ненасилия, внутреннего нравственного совершенствования как необходимого условия личной и национальной свободы.
Отношение Л.Н. Толстого к кавказским народам, особенно к чеченскому, среди которого он провел почти три года, было напрочь лишено имперского высокомерия. Напротив, он испытывал искренний человеческий и писательский интерес к духовному строю, нравам и обычаям чеченцев и, несмотря на продолжавшуюся Кавказскую войну, испытывал к «противнику» чувства восхищения и уважения. Уже через три месяца пребывания в Чечне, Лев Николаевич с нескрываемой симпатией (об этом свидетельствуют дневниковые записи писателя) говорит о своих друзьях-чеченцах. Делая запись в своем дневнике, Л.Н. Толстой писал о предстоящей поездке в селение Хамамат-Юрт: «… постараюсь внушить им уважение»
Кавказ и Чечня оказали огромное влияние на жизнь и творчество гениального русского писателя. Вспоминая об этом, Л.Н. Толстой писал в 1859 году: «никогда, ни прежде, ни после, я не доходил до такой высоты мысли, как в это время… и всё, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением»
Речь идет о философии непротивления злу насилием, глубоком понимании того, что насилие против зла не уменьшает последнего, а умножает, что зло можно победить только добром – честностью, гуманностью. Именно это убеждение Л.Н. Толстой почерпнул в общении с чеченским суфием Кунтой Кишиевым — представителем народа, который отчаянно сражался с империей, державшей собственный народ в тисках крепостничества и навязывавшей горским народам колониальные порядки.
Таким образом, суфий кадирийского тариката шейх Кунта-Хаджи был духовно ближе истинным христианам (жившим по заветам нравственного учения христианства), нежели русское православное духовенство, помогавшее царским властям преследовать и ссылать в Сибирь толстовцев и отлучившее от церкви великого русского писателя Л.Н. Толстого.
Как отмечалось выше, Кавказская война разрушила жизнь горских народов, особенно Чечни и Дагестана, не только в материальном и физическом смысле, но и в психическом: налицо были все признаки фрустрации общества и так называемого «синдрома войны». В этих условиях очень важными факторами возрожденческой программы (учения) Кунта-Хаджи стали психо-реабилитационный, психотерапевтический, психооздоровительный, содержавшиеся в сложном ритуале суфиев — зикре. Трудно сказать, насколько осознанным было именно это направление деятельности кадирийского шейха, но его своевременность и необходимость не вызывают сомнений.
С самого начала деятельности Кунта-Хаджи на него ополчились со всех сторон: имам Шамиль и сторонники накшбандийского тариката, провозгласившие газават, царские власти и армейские чины, зарубежные единоверцы, исходившие из принципа: чем хуже обстановка на Кавказе, тем лучше для врагов Российской империи.
Не удивительно, что начавшийся под влиянием проповедей Кунта-Хаджи спад горской, особенно чеченской воинственности, приводил в бешенство имама Шамиля. Многим горцам, разочаровавшимся в своем лидере как защитнике народных, национальных интересов, миролюбивые призывы шейха Кунта-Хаджи служили морально-религиозным оправданием, придавали решимость для отхода от имама Шамиля и его алчных и жестоких наибов.
Преследования со стороны имама вынудили Кунта-Хаджи покинуть родину. После нескольких лет, проведенных в Мекке, в 1861 году Кунта-Хаджи вернулся в Чечню, чтобы с ещё большей активностью проповедовать суфизм кадирийского тариката. Однако шейх вновь подвергся жестоким преследованиям, на этот раз со стороны русского царизма.
Миротворческая деятельность Кунта-Хаджи вызывала неприятие царских колониальных властей (администрации и военных) по двум основным причинам: во-первых, царизм опасался возрождения, нарастания новой волны воинственного наибского мюридизма.
Казалось бы, в учении и практике кадирийского тариката не было ничего воинственного. Кунта-Хаджи проповедовал идеи непротивления злу насилием, миролюбия и покорности власти, нравственного очищения, «мирного мюридизма» .
Как отмечает современный исследователь, «кадирийский суфий Кунта-Хаджи действительно призывал к мирному сосуществованию с русскими и «внутреннему (духовному) джихаду как способу достижения духовного и морального совершенства и чистоты помыслов». Уставшие от войны горцы с пониманием воспринимали идеи Кунта-Хаджи, многие становились мюридами кадирийского тариката, складывали оружие и погружались в мистико-религиозное самопознание и нравственное самосовершенствование.
В то же время, миролюбивый исламский суфийский тарикат кадирийа был той идеологической и организационной основой, которая служила реализации возрожденческого учения Кунта-Хаджи — чеченского свободолюбия как духовного стержня национального менталитета. Именно это в деятельности Кунта-Хаджи – стремление возродить дух свободолюбия, национального достоинства и оптимизма чеченского народа, настораживало царскую администрацию: «Зикра, служа поводом к народным сборищам, — доносил в Петербург царский генерал,- дает возможность людям неблагонадёжным волновать умы» .
Другой, не менее важной причиной преследований миролюбца Кунта-Хаджи со стороны царизма была воинственно-непримиримая позиция колониальной администрации превратившей Северный Кавказ в военный полигон для обучения и повышения боеспособности русской армии в условиях, приближенных к Ирану и Турции, военное противостояние с которыми не прекращалось в течение XIX века. Во всяком случае, было немало «рассуждений иностранных в таком роде, что мы длим нарочно Кавказскую войну для того, чтобы упражнять свою армию!» , — писал русский генерал-историк.
Главное, что объединяло имама Шамиля и царскую колониальную администрацию в неприятии деятельности шейха Кунта-Хаджи и жестоких преследованиях проповедника кадирийского тариката, был вопрос религиозно-политической власти, прежде всего в Чечне и Ингушетии. Известно, что шейх Кунта-Хаджи пользовался в народе постоянно растущей популярностью как проповедник мира, социальной справедливости и нравственности, как противник деспотизма Шамиля и его наибов, как честный и трудолюбивый человек. Кунта-Хаджи открыто и убедительно предсказывал скорое падение имамата Шамиля и призывал своих соплеменников не проливать кровь за это деспотическое государство.
Однако имама Шамиля, запретившего деятельность Кунта-Хаджи, беспокоили не только антивоенные (антигазаватские) проповеди молодого шейха, но тот факт, что последователи кадирийского тариката организационно оформлялись в «оппозиционное» религиозно-политическое объединение – новую мусульманскую общину, не признававшую доктрину газавата, авторитета и власти имама Шамиля, то есть представлявшую собой параллельную, предельно разветвленную и закрытую систему власти в Чечне и Ингушетии.
Уже через два-три года после возвращения шейха Кунта-Хаджи из Мекки общины последователей его учения насчитывали до шести тысяч мюридов. Наиболее крупные общины кунтахаджинцев (зикристов) были в самых больших селениях плоскостной Чечни и Ингушетии, что послужило фактором духовного и политического сближения чеченцев и ингушей как единого этноса.
Именно это – создание параллельных не только имамату, но и царской колониальной администрации религиозно-политических властных структур, функционировавших по законам жесткой конспирации и дисциплины, одухотворенных идеями религиозного и этнического братства, в огромной мере беспокоило и даже пугало близкий к развалу имамат Шамиля и пребывавшую в постоянном напряжении администрацию царского наместника.
Надо признать, что для этого были объективные основания: последователи кадирийского тариката организовали в Чечне восемь новых наибств, которым были подчинены туркхи – религиозные старшины в селениях, где действовали общины зикристов. Старшины, назначенные Терской администрацией в те же селения, фактически не имели власти, уступив её туркхам, выступавшим от имени самого Кунта-Хаджи.
Пытаясь столкнуть сторонников двух тарикатов (накшбандийа и кадирийа), царские чиновники использовали зависимых от них представителей чеченского духовенства, чтобы спровоцировать последних на открытые выступления против зикристов, развернуть повсеместно критику учения Кунта-Хаджи. Все эти меры не дали задуманного результата.
За короткий срок практически вся Чечня и Ингушетия «были покрыты этим тайным учением, как крепкой сетью. Все, кому не нравился существующий порядок вещей, все, которые жалели о старом, добром времени, о времени шариата, все эти называли себя учениками и последователями Кунта-Хаджи и поборниками мусульманской веры… Начались открытые сборы народа в домах векилей и на улицах, сопровождавшиеся песнями, криком и иступленной пляскою, с обнаженным оружием в руках.
Тайные убийства наших солдат и казаков учащались с каждым днем все более и более» . И хотя шейх Кунта-Хаджи не призывал и, тем более, не участвовал в подготовке каких-либо выступлений своих последователей, сам факт объединения мюридов вокруг векилей кадирийских братств неминуемо выдвигал на повестку дня идеи национально-освободительной и антифеодальной борьбы.
Властям было известно о полной непричастности шейха Кунта-Хаджи к приготовлениям восстания, тем не менее, против шейха и его окружения начались репрессии – аресты, пытки, ссылки. В начале 1864 года было арестовано и сослано 18 человек из числа кадирийских братств, а 3 января 1864 года по личному распоряжению великого князя М.Романова были арестованы шейх Кунта-Хаджи, его брат Мовсар и несколько руководителей общин.
Из селения Сержень-Юрт они были доставлены в крепость Грозную, затем их путь (тюремный этап) проходил через Владикавказ, Ставрополь, Новочеркасск. Сосланный на «вечное поселение» в город Устюжино Новгородской губернии «под надзор полиции»
В течение нескольких лет доводили шейха до голодного истощения, но вел себя Кунта-Хаджи достойно, не прося милостыни и не унижаясь перед своими надзирателями, великий чеченский гуманист из народа – шейх Кунта-Хаджи, призывавший к миру с Россией и нравственному очищению свой измученный войной народ. А где-то рядом, в то же время, ярый враг России имам Шамиль со своим многочисленным семейством пребывал в сытости и благополучии на положении «гостя» российского императора.
«Зло, грубая сила, антинародная власть погребли слабые, начавшие распространяться в Чечне и за её пределами ростки новой философии – философии ненасилия»
Однако судьба учения Кунта-Хаджи и суфийских братств – последователей шейха, была не столь печальной. Достаточно сказать, что и сегодня в Чечне это учение пользуется авторитетом, а число последователей зикризма насчитывает десятки тысяч.
Именно после ареста Кунта-Хаджи суфийское исламское учение и суфийские братства кадирийа значительно политизировались, заимев опыт массовых протестов и кровавого столкновения с царизмом. В целях освобождения своего устаза, зикристы пытались поднять в Чечне всеобщее восстание. Однако уставший от войны народ слабо откликался на такие призывы.
Желая спасти своего шейха, последователи Кунта-Хаджи со всей Чечни собрались в селении Герменчук в районе Шали. Трехтысячная толпа зикристов, вооруженная только холодным оружием двинулась на русские батареи в религиозно-фанатичной уверенности, что их шейх Кунта-Хаджи совершит чудо, и они останутся в живых. В этом неравном и странном бою, вошедшем в историю как «кинжальный бой 18 января 1865 года» царскими войсками было в упор расстреляно более 400 человек, среди которых были и женщины.
После расправы над участниками «кинжального» наступления, Главнокомандующий Кавказской армией докладывал царю о том, что «дело подавления враждебного нашему правительству учения зикра» прошло успешно и «организация партии зикра расстроена, при столкновении с нашими войсками она понесла огромную потерю» . Потери выражались и в другом: массовые аресты, осуждение сотен людей на каторгу, выдавливание зикристов за пределы Кавказа в Турцию.
Однако уже весной, 24 мая 1865 года вспыхнуло новое восстание зикристов под руководством чеченца из Харачоя Тазы Экмирзаева. «Восстание Тазы Экмирзаева, начавшееся через год после ареста Кунта-Хаджи и подавления «кинжального» боя зикристов, служит подтверждением того, что политическое крыло кунтахаджинского движения не только не исчезло, но и, наоборот, усиливалось и предприняло очередную попытку поднять широкую освободительную войну в крае»
Постоянные преследования со стороны колониальной администрации заставили последователей тариката кадирийа (кунтахаджинцев, зикристов) перейти на условия подпольного существования, создав при этом сложную систему конспирации и самозащиты.
Чистый праведный человек.