Ислам в Чечено-Ингушской АССР и постсоветской Чечне. Раздел 2

§2.  Исторические этапы и особенности активизации исламского фактора в постсоветской Чеченской Республике

Девяностые годы ХХ столетия стали не только закатом советской эпохи, но и распадом некогда мощной  тоталитарной политической системы. Явление такого исторического масштаба оказало огромное влияние на все сферы социально-экономической, политической и духовной жизни народов бывшего союза.

Как известно, именно в переломную историческую эпоху наиболее четко прослеживается связь между назревшими социально-экономическим и политическим кризисами, с одной стороны, и активизацией религиозного фактора – с другой.  Активизация религиозного фактора неминуемо влечет за собой активизацию национального, диапазон  выражения которого – от пробуждения национального самосознания как интереса к национальной истории, культуре, до обострения националистических и сепаратистских настроений. Причем  степень обострения последних тем выше, чем большая  степень переплетения, слитности религиозного и националистического проявляется в общественном сознании.  В общественном сознании вайнахов, на социально-психологическом уровне, слияние национального и религиозного, националистического  и религиозного было исторически обусловлено.

В Чечне «возрождение» ислама означало конец мусульманскому подполью, возможность открыто, не опасаясь репрессий партийно-государственных органов, отправлять религиозные культы, строить мечети, свободно осуществлять мечту каждого мусульманина –  совершить хадж в Мекку, учить детей основам своей религии, посылать молодежь на учебу в  исламские университеты Востока.

В годы Перестройки, давшей  верующим настоящую свободу вероисповедания, суфийские братства воспользовались ею сполна: во всех селах Чечено-Ингушетии восстанавливаются  старые и строятся новые мечети, открываются медресе (мусульманские школы при мечетях)  и мусульманские институты. Тысячи чеченцев и ингушей  совершают  хадж в Мекку, привозя оттуда  изданную на арабском и русском языках религиозную литературу.

Значимым событием религиозно-политической жизни  республики стало учреждение (1988 год) муфтията Чечено-Ингушетии, который возглавил Шахид-Хаджи Газабаев. Это означало легитимизацию ислама, признание на официальном уровне прав мусульманских общин (вирдовых братств и их лидеров) открыто участвовать в общественно-политической жизни республики. Муфтият объединял мечетских мулл, в качестве которых выступали  главным образом лидеры суфийских вирдов. Чеченцы и ингуши получили возможность жить по своим национальным обычаям и традициям, в соответствии с требованиями традиционного для них  ислама — суфизма накшбандийского и кадирийского тарикатов. В их религиозно-правовых представлениях сочетались нормы адата и требования шариата, делавшие  их внутреннюю «национальную» жизнь самодостаточной, не требовавшей реформаторства извне.

Радикального реформирования требовала социально-экономическая, политическая и культурная жизнь в республике. Многие авторы, пишущие о постсоветской  Чечне, акцентируют внимание на «всплеске» агрессивного национализма и сепаратизма, обострении межнациональных и межконфессиональных отношений, происках зарубежных недоброжелателей и т.п., но практически оставляют без внимания внутренние социально-политические условия, реально приведшие к конфликтам, зачастую принимавшим форму межэтнических, межрелигиозных. «Концентрация внимания исключительно на межнациональных аспектах,- справедливо отмечает Н.А. Косолапов, — «стирает» социальные, а также специфику конфликтов внутренних, по сравнению с международными. На пространстве же бывшего СССР именно все эти факторы имеют особое значение и в возникновении, и в последующей эволюции конфликтов».[1]

Социально-экономическчя обстановка в Чечено-Ингушетии 90-х годов имела все признаки депрессии, как и вся советская экономика этого периода. В Чечено-Ингушетии экономическая депрессия была близка к катастрофе. При массовой, доходившей до 80 процентов, безработице среди чечено-ингушского населения, в промышленности и на транспорте образовался искусственно созданный местной властью дефицит рабочей силы. Как утверждает известный российский этнополитолог В.А. Тишков,  «в 1964-1991 годах произошло  разделение экономики Чечено-Ингушетии на два сектора: «русский» (нефтедобывающая промышленность, машиностроение, система жизнеобеспечения населения и инфраструктура) и «национальный» (мелкотоварное сельское хозяйство, отхожие промыслы)»[2]. К последнему следует добавить строительный комплекс, практически полностью представленный чеченцами и ингушами. В отношении чеченцев и ингушей проводилась дискриминационная политика в сфере трудоустройства с целью остановить поток возвращающихся на родину бывших ссыльных. По негласной установке  партструктур  делалось всё,  чтобы «не допускать чеченцев и ингушей в те отрасли народного хозяйства, которые являются… «республикообразующими», обеспечивают научно-технический прогресс и формируют наиболее квалифицированные и передовые отряды рабочего класса»[3].

Две трети чечено-ингушского населения проживало в сельской местности, а среди населения столицы горской республики было всего 16 процентов чеченцев и ингушей. «Неуклонный рост безработицы и перенаселенность в селах выталкивали за пределы республики не только  чеченцев. Русские тоже массово покидали тогда Чечено-Ингушскую АССР. С 1979 по 1989 годы их число уменьшилось на 42773 (с 336044 до 293271) , что составило 12,6 процента. Выходит, что исход русских из республики, вину за который сваливают на режим Д.Дудаева, начался за 10 лет до его прихода к власти»[4].

В 90-е годы Чечено-Ингушская республика по всем показателям социальной сферы была в числе  отсталых регионов. Крайне низким был уровень медицинского обслуживания: в сельской местности, где проживала основная часть местного населения, практически не было больниц — их заменяли примитивные медпункты с фельдшерами. Детская смертность была самой высокой в СССР. Чтобы попасть к врачу, сельский житель должен был отправляться за десятки километров в город Грозный, в единственную для сельчан Республиканскую больницу, оснащенную по образцу сороковых годов.

На одном из последних мест в Советском Союзе был уровень образования чеченского населения. По переписи 1989 года среди вайнахских женщин было 25 процентов неграмотных. Коэффициент уровня высшего образования чеченцев был ниже среднероссийского

в 2,5 раза.

Основная масса чеченского населения, занятая сельскохозяйственными работами, жила беднее городского. Доходы колхозника и рабочего совхоза в ЧИАССР в 1990 году отставали  от среднего показателя по России на 20-25 %  и   в  2 раза – от показателей по Ростовской области, Краснодарскому и Ставропольскому краям.

В.Е. Коротков и Е.С. Сарматин, анализируя истоки этнонационализма в Чечне, пришли к выводу, что в республике «социальное неблагополучие вступало в противоречие с потенциалом региона и осознавалось как «колониальное» угнетение «центром»»[5].

Как известно, Чечено-Ингушетия давала стране высококачественную нефть, продукты  нефтепереработки (нефтехимии), которые экспортировались в более чем сто стран мира и приносили Советскому Союзу немалую экономическую и политическую выгоду. Однако это не находило позитивного влияния на качественное состояние социальной жизни населения, в особенности сельского, 77 процентов которого составляли чеченцы и ингуши. В сельской местности практически отсутствовали детские дошкольные учреждения, а многодетные чеченские и ингушские матери не получали в полной мере положенные льготы и детские пособия на том основании, что у них «слишком много детей».

В то же время, население республики страдало от постоянно ухудшавшейся экологической обстановки. Основными источниками загрязнения природной среды были прежде всего предприятия нефтедобывающей, нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности, разливы нефти на скважинах, постоянно горящие газовые факелы, сбросы промышленных отходов в реку Сунжу и в атмосферу[6].

«В СССР степень урбанизации того или иного этноса считалась показателем его экономического и культурного развития»[7] — справедливо отмечает современный  исследователь М.И. Алхазуров.  Поэтому сам факт искусственного сдерживания роста промышленных рабочих и интеллигенции из числа вайнахов определял  политику местного партийно-государственного руководства как русско-националистическую, великодержавно — шовинистическую, спровоцировавшую ответную адекватную реакцию среди чечено-ингушского населения. Русское меньшинство (23 %) занимало в Чечено-Ингушетии все ключевые позиции. «Хотя два титульных этноса – чеченцы и ингуши дали название этой республике, однако их удельный вес и роль в экономической и политической жизни были значительно ниже»[8].

В конечном счете, эта политика искусственного сдерживания процесса урбанизации чечено-ингушского этноса негативно отозвалась на судьбе прежде всего русского  населения республики в августе-сентябре 1991 года. «Отсутствие мощного слоя рабочих, интеллигенции и управленческой элиты из представителей титульной нации привело к тому, что социальные аутсайдеры, поддержанные (точнее-спровоцированные) московскими демократами, захватили власть в Чечено-Ингушетии»[9].

К власти пришли люди, не обладавшие позитивным опытом  руководства и управления, опиравшиеся на маргинальную часть чеченского  общества – в основном  на  сельскую молодежь – нищую и озлобленную всей политикой местной власти – античеченской, антиисламской. Именно тогда в столицу своей республики город Грозный  хлынула безработная чеченская молодежь, которой власти и шовинистически настроенные граждане на каждом шагу давали понять, что ей здесь не место, которая получала отказ во всем:  в прописке, в трудоустройстве, учебе, карьере, жилье, а главное — в справедливости. За несколько десятилетий  до «перестройки» в народе скопилось немало обид и гнева, связанных с ущемлением их прав, унижением национального достоинства и религиозных чувств.

Объективно этот взрыв чеченского национализма и сепаратизма подготовила своей политикой местная власть, которая до 1989 года на протяжении всей советской истории возглавлялась партийными наместниками, поверхностно знакомыми с историей и культурой чечено-ингушского народа, окружавшими себя людьми, больными чеченофобией или чеченцами и ингушами из числа тех, кто «умеет делиться». Коррупция в республике цвела пышным цветом: за любую должность (от тракториста до секретаря сельского райкома) чеченцы и ингуши обязаны были давать взятки.

К 90-м годам прошлого столетия социально-экономическая и этнополитическая обстановка в Чечено-Ингушской АССР  вполне созрела для революционного взрыва, нужен был только повод.

Религиозный фактор в  период перестроечной  активизации политической жизни  в республике был практически незаметен.  Лидеры вирдовых братств устранились от политической борьбы, пассивно поддерживая существовавшую власть или наблюдая за событиями со стороны.

Однако Вайнахская Демократическая партия – самая оппозиционная в отношении коммунистов, начинает создавать по всей республике свои партийные организации (джамааты) и все более активно использует в своих программных документах и пропаганде исламскую тему. Кроме ВДП, с лета 1990 года в Чечено-Ингушетии начинает действовать отделение Партии Исламского возрождения СССР. Именно через эту партию союзного масштаба в республику впервые проникают идеологические материалы, миссионеры  и  спонсоры ваххабизма.

На смену Адаму Дениеву, возглавлявшему отделение ПИВ, но не отличавшемуся особым рвением в распространении ваххабистских идей, приходит более активный Ислам Халимов и его единомышленники-родственники, среди которых – М. Удугов.

С приходом и утверждением во власти в Чечне Д.Дудаева начинается нарастание радикализма во всех его проявлениях – политического, военно-политического, этнополитического и религиозного. Правда, последний  проявился не сразу.

Выше уже отмечалось, что в истории вайнахского народа каждый новый всплеск исламского влияния и каждая новая волна его распространения и радикализации были связаны с внешним фактором.

В наше время значительный рост исламского влияния на все сферы

общественно-политической жизни Чеченской республики опять-таки  связан с внешним вмешательством. На этот раз «тонким политическим ходом» Б. Ельцина было направление в Ичкерию (в качестве противовеса Д. Дудаеву) своего представителя – депутата Верховного Совета РСФСР А.Арсанова, члена одного из наиболее авторитетных и многочисленных накшбандийских вирдов Чечни – вирда Дени Арсанова. Предполагалось, что мусульманская на 90 %   республика прислушается к мнению религиозного авторитета и откажется от  национального суверенитета. «Тонкость» этого политического хода заключалась ещё и в том, что Д.Дудаев был из тейпа, относившегося к другому   (кадирийскому) тарикату.

В очередной раз российская власть проигнорировала чеченский национальный менталитет, сущностной основой которого всегда было стремление  к национальной свободе, а  приверженность исламу – только формой, прикрывавшей сущность.

Использование  федеральной властью в своих политических целях известного в Чечне исламского авторитета послужило толчком для использования исламского фактора в политике Д.Дудаевым и его командой.

Джохар Дудаев, с подачи Б.Н. Ельцина[10], стал активно использовать религиозный ресурс для расширения  социальной базы политики сепаратизма и агрессивного национализма: главной религиозно-политической опорой президента Ичкерии стали сторонники тариката кадирийа (кунтахаджинцы, зикристы), особенно вирд  висхаджинцев, близский тейпу Дудаевых. Большая часть «ломрой» (тейпов, проживающих в высокогорной части республики), в том числе и тейп самого Джохара Дудаева, относятся именно к этим ветвям тариката кадирийа. Таким образом, к политическим сторонникам Д.Дудаева не просто прибавились, а стали его главной опорой, наиболее крепким звеном суфийские вирдовые братства чеченских горцев, всегда отличавшиеся особой воинственностью, спартанским воспитанием и образом жизни, строгим соблюдением национальных обычаев и традиций, преданностью исламу и своим шейхам. Использование исламского ресурса во внутренней политике многонациональной и многоконфессиональной республики привело к обострению этноконфессиональных и  внутриисламских противоречий.

На фоне повсеместного усиления религиозного фактора, связанного с постсоветским  развенчанием тотального государственного атеизма и

возвращением в жизнь бывших советских народов их национальных и религиозных традиций, получили распространение  и так называемые «нетрадиционные» верования, привнесенные из-за рубежа.